Угроза вторжения - Страница 201

201

Давид круглыми от страха глазами смотрел на медленно приближающегося хозяина. Гога резко присел, сгреб парня медвежьей хваткой и, уже не соображая, что делает, кровь ударила в голову, бросил когда-то коронным приемом через себя. Рывок вышел таким мощным, что Давид вырвался из рук, перевернулся в воздухе и мешком, так падают набитые тряпьем манекены в борцовском зале, рухнул спиной на стол. Он заорал, лицо сжалось, стало морщинистым, как у захлебнувшегося криком младенца. Гога сбросил его на пол, бил ногами, пока тот не замолчал, обмякнув. Бил, выгоняя из себя страх, бил, вымещая унижение, бил за предательство. Пусть Давид был ни при чем, но он был первым, кто подвернулся под горячую руку.

«Нечего здесь делать. — Гога тяжело перевел дух, вытер платком горящее лицо. — Ашкенази… Беру еврея и едем спасать деньги. Пока не прижали всерьез, разбросаю, что можно. А там посмотрим, кто кого!»

Цель оправдывает средства

Снайпер по суете на крыльце понял — идет. Охрана сноровисто занимала привычные позиции. Тот, кто был целью, всегда пользовался запасным выходом, закрытым для обычных посетителей. Тяга к исключительности сыграла с ним злую шутку. Никто другой и ч двери сейчас показаться не мог.

Снайпер осторожно положил палец на спусковой крючок. Металл приятно холодил кожу.

* * *

Гога распахнул дверь, охрана тут же взяла его в кольцо. Он на секунду задержался на последней ступеньке, ноги заскользили на мраморе, покрытом незаметной ледяной коркой. Ухватился рукой за перила. Что-то стукнуло в грудь, он охнул, показалось, что во дворике разом погасли все фонари, скольжение стало непоборимым, неудержимо тянуло вниз, засасывало в холодную пустоту. И вдруг с новым толчком темнота взорвалась миллиардами ярких огней…

* * *

Снайпер положил одну пулю Гоге в грудь, вторую — в голову. Была возможность всадить и еще одну, но он удержался. Заказчик потребовал работать «под скорпиона» — парным выстрелом. Риск возрастал вдвое, но и вдвое была увеличена цена.

Через мгновение после выстрелов охранники сбились в кучу и как муравьи, облепившие личинку, боком двинулись к взревевшей движком машине.

Снайпер схватил коробочку пульта, до отказа нажал единственную кнопку. В дальнем углу двора раздался трескучий взрыв, эхо исказило звук, показалось, что кто-то неумело бьет из автомата. Охрана, как и рассчитывал снайпер, не выдержала, гулко ударили два выстрела, потом сразу же отрывисто загрохотали короткоствольные автоматы.

Снайпер вскочил, размахнулся и разбил в щепки приклад винтовки. У него было ровно пять секунд, чтобы добежать до вентиляционной трубы. Потом длинным рывком до края крыши — и вниз. Эти два простреливаемых и просматриваемых со всех точек участка он перекрыл, использовав шумовую гранату. Те, внизу, орущие на своем гортанном языке, невольно настроены на отражение налета вооруженной группы, им сейчас не до одиночки, петляющего по скользкой от мороси крыше.

Он тысячи раз, вытянувшись на полу квартиры и закрыв глаза, проигрывал всю акцию, от начала до конца, от выхода на выстрел до отхода. Сознание незаметно вплетало в расслабленные мышцы команды, мышцы чуть заметно вздрагивали, реагируя на образы, рисуемые воображением. Движение вошло в тело задолго до того, как стало реальностью. И теперь тело жило само по себе, нужно было только не мешать ему, не думать, действовать, не рассуждая.

* * *

Гога открыл глаза. Тут же слабый свет закрыло что-то темное. Он напряг зрение и еле разглядел черты незнакомого лица. Хотел рукой отстранить человека, видеть свет, яркий дневной свет, а не эту белесую муть…

…Он был молодым и сильным. Шли последние отборочные соревнования перед первенством Союза, а дальше — Олимпиада, и если удастся выйти в финал, будущее он себе обеспечил, страна тогда еще не научилась забывать и предавать своих героев. Противник выпал неудачный, кряжистый и туповатый парень, явно из рода деревенских силачей: ни гибкости, ни техники, одна дурная сила. Гога мотал его по ковру, но тугая масса мышц не поддавалась на бросок. Гога стервенел, чувствуя, что упускает победу, его предупреждали: для включения в сборную она должна быть красивой, чистой. Наконец ему удалось прижать горячее потное тело к себе, завести руки противнику за спину. Гога гортанно выкрикнул, отрывая того от ковра и взваливая на грудь. До коронного броска прогибом осталось одно мгновение. В рывок Гога вложил все: злость, жажду победы и жажду того сытого и безоблачного будущего, что отнимала у него эта тупая деревенщина. Но нога скользнула по пятну пота на ковре, Гога потерял равновесие и рухнул спиной на ковер. Противник грохнулся всей массой ему на грудь, выбив из легких весь воздух. Показалось, что паровой молот размозжил ребра, от боли стало темно в глазах.

В себя он пришел только в раздевалке. Нос раздирала едкая вонь. Он поморщился и открыл глаза. Звуки нахлынули разом со всех сторон, говорили громко, не обращая внимание на очнувшегося Гогу. «Сломал ребро… Чуть-чуть не проткнуло сердце… Можно списывать… На ковер ему больше нельзя», — услышал он.

Он прислушался к себе. Эти, громогласные, были правы. Грудь заливало огнем. Но не ребро в нем сломалось — что-то другое. Там, под плавящимся в жаре сердцем, залегла холодная льдинка. Гога понял — это смерть. Отметина на всю жизнь. Жить с нею можно, забыть о ней — нельзя. Можно выходить на ковер, не позволяя себе думать о поражении, это очень просто. А как не дать себе думать о смерти, когда она здесь, под сердцем. Навсегда.

201