Угроза вторжения - Страница 126


К оглавлению

126

— Секунду. — В трубке было слышно, как дежурный застучал по клавишам компьютера. — Та-ак. Первый, через десять минут для вас будет готова «дорожка» номер три. Смену можно организовать в квадрате семь-пять на объекте «Шалаш».

— Принял. — Гаврилов бросил трубку мобильного телефона на сиденье.

Сейчас все свободные машины с оперативниками агентства начнут занимать удобные для наблюдения позиции вдоль Ленинградского проспекта и Тверской. Он выпьет чашку кофе в кафе кинотеатра «Россия» и будет ждать, пока не обработают данные контрнаблюдения. Ключи от «сменной обуви» — заранее припаркованной в надежном месте машины — ему передаст опер, уже спешащий занять столик в кафе. Стоит лишь зайти после него в туалет и вытащить из тайника ключи. Пройти дворами на Петровку, протащив наружку, если Подседерцев все-таки навесил ему «хвост», мимо притаившихся в подъездах оперов, — будет вторым этапом проверки. От «хвоста» придется отрываться, перенести встречу он не может.

Гаврилов отдавал себе отчет, что агентство нашпиговано стукачами Подседерцева, и всей проверке, если за него взялись всерьез, грош цена. На сменной машине он собирался покружить по улицам, проверяясь самостоятельно, и бросить ее во дворе дома, где на свои собственные деньги содержал явку. Там он сбросит одежду, быстро примет душ и переоденется, гардероб на все случаи жизни и все возможные роли подбирал именно для таких случаев. Поменять одежду было так же необходимо, как и сменить машину. Под днищем «Ауди», которую он вел сейчас, и в машине, подготовленной операми, вполне может находиться радиомаяк. А одежду, по старому кагэбэшному способу «облегчения наружного наблюдения», могли обработать радиоактивными изотопами. Следить за клиентом в таком случае может даже слепой, был бы дозиметр, попискивающий при приближении к жертве.

Из квартиры можно уйти незаметно, пробравшись чердаком в соседний корпус, последний подъезд которого выходил в переулок. А там уже два шага до гаража, где всегда готов к выезду безликий «жигуленок».

Цель оправдывает средства

Вор обязан быть психологом. А вор в законе, по сравнению с начинающим воришкой, — профессор психологии. Потому что нельзя дойти до вершины опрокинутой пирамиды, которой является преступный мир, подпирающей мир «лохов» и ментов, не умея понять, использовать и вминать в грязь человека. В мире, где они короли, непризнаваемые королями «лохов» и ментов, человеческое в человеке — скотское и великое — доведено до крайности и лезет наружу, как его ни прячь. В камере, как и в окопе, человек виден насквозь. Жизнь там, где по-человечески жить невозможно, быстро учит отмерять каждому свою меру доверия, выносить приговоры быстро и беспощадно и никогда не ошибаться в людях. Одна ошибка — и ты навсегда теряешь авторитет. А лучше уж смерть, чем быть отверженным среди отверженных.

Самвел Сигуа не доверял никому. По опыту знал, что иногда сам за себя не отвечаешь, самого несет невидимая сила, какое уж тут доверие к другим! Тем более что в каждом сокрыта кровожадная, трусливая и самовлюбленная скотина. Именно она, прогрызаясь сквозь внешнюю оболочку, заставляет предавать, обманывать, отнимать последний кусок у ближнего, потому что эта тварь больше всего любит жить. Есть она в каждом, только воля и обстоятельства не дают ей вылезти наружу. Справедливость законов, воровских или писанных для «лохов» их поводырями, разницы никакой, — понятие относительное. Их назначение лишь в одном — держать эту тварь в узде у других и холить в себе. Так поступают все, кто добился авторитета в одном или другом мире, без разницы, и тем самым получил право выносить приговор.

Он, живя среди тех, кому приговор выносят дважды — в суде и на зоне, давно понял, что каждый выносит его сам себе задолго до того, как авторитеты произнесут его вслух. Люди нарушают человеческие законы, потрафляя твари, гложущей изнутри, заранее зная, что рано или поздно счет будет предъявлен и придется платить. Можно бегать от приговора, вынесенного другими, а куда денешься от того, что вынес себе сам?

Сначала, ввязавшись в это грязное дело, он хотел лишь одного — вывести из-под удара единственного мужчину, оставшегося в роду Осташвили. Но чем дальше, тем больше убеждался, что Гога сам себя приговорил. Не удержался и поддался всеобщему беспределу, как массовый психоз, охватившему оба мира. Авторитеты, синие от татуировок, лезли в поводыри «лохов», а короли внешнего мира пытались нажить авторитет среди блатных. Забыли, что созданные ими же законы требуют и заставляют каждого быть тем, кем он должен быть, и отвечать за каждое слово и дело. Гога так был поглощен самим собой, что не заметил, как оказался на нейтральной полосе, разделяющей два мира. А над ней пули летают с двух сторон. И какая тебе разница, чья тебя срежет. Да и можешь ли ты, чужак неприкаянный и отщепенец, сказать, где теперь — свои, где — чужие?

Сегодня он мог одним движением руки поставить жирную кровавую точку. Стоило только шепнуть, и от Кротова осталось бы мокрое место. Возможно, впопыхах ребята замочили бы и Ашкенази, и черт с ним: этого лупоглазого, вечно потеющего от страха толстяка Самвел терпеть не мог. Тварь, которая жила в Рованузо, была маленьким жадным хорьком. Таких давить надо еще в детстве.

Мог, но не стал. Слишком далеко все зашло. Гога, он понял это по разговору перед отлетом, сделает все, чтобы сорваться в пропасть. Но он неминуемо потянет за собой других. Подставлять своих — самое тяжкое преступление. Закон такого не прощает. Когда Гога запылает синим пламенем и подпалит других, авторитеты потребуют не дешевых разборок, а процесса. С него, Самвела, на этой сессии «Верховного суда» спросят, почему, будучи ближе всех, не нашел в себе силы перерезать веревку, пусть обреченный один летит в пропасть, если уж ему так хочется или на роду написано, почему дал подвести под нож всех. Им будет наплевать, что резать пришлось бы по живому, с кровавыми лоскутами отрывая от себя близкого человека, ставшего вне закона, а значит — врагом.

126