Веранду заливал теплый полуденный свет. Солнце было уже по-осеннему блеклым, едва пробивалось сквозь матовую дымку. Приятно пахло разогретым за день деревом, сквозь приоткрытое окно с улицы тянуло резким запахом горящей листвы.
Кротов, прищурясь, смотрел в окно, там за высоким забором гомонили галки, пытаясь прогнать ворону с разлапистой сосны.
— Все-таки понятия мое и чужое лежат в первооснове нашего миропонимания. Вон, даже галки безмозглые знают эту истину.
— И что тут странного? — поднял глаза от книги Максимов.
— Хм. Странно, что не все люди это понимают. Или не хотят понять, — вздохнул Кротов.
— Пессимизм. — Максимов улыбнулся. — Патологическое состояние русской интеллигенции.
— Это патология возраста, молодой человек. Больше понимаешь, но все меньше можешь… Русская интеллигенция стара душой, примите это как факт, не требующий доказательств. Я не говорю обо всех, но глубинная интеллигентность у русских идет не от университетских дипломов. Вечное богоискательство и вечное иконоборчество, вот откуда все идет. А душа от странствий в горних высях и мгле ада стареет быстро. А впрочем… — Он повернулся к дверям, ведущим в дом. — Инга Петровна, будьте любезны кофейку! Или вам чай, Максим?
— Кофе.
— Уже готов. — Женщина вошла в полосу света. Темно-каштановые волосы вспыхнули огнем. Она улыбнулась, посмотрев на вставшего из плетеного кресла Кротова. — Сидите, Савелий Игнатович, я все сама сделаю.
— Нет, нет! Я помогу. — Он взял у нее поднос с кофейником и чашечками, на золотых ободках которых весело играли солнечные зайчики.
Максимов отметил, каким беспомощным на секунду стало лицо Кротова, когда он коснулся рук Инги. Знал — на даче утаить что-либо сложно, — что с первого же дня они спят вместе. Не хотелось думать, что произошло это по заданию Гаврилова. Но где гарантии?
Максимов скользнул взглядом по туго обтянутым платьем широким бедрам, задержался на точеных щиколотках и вздохнул. Инга была красива ставшей теперь редкой спокойной женской красотой. За Кротова можно было порадоваться. Старик ему был симпатичен. И даже перехватив пару раз заинтересованный взгляд Инги, Максимов не решился нарушить — пусть и заданную — идиллию. Он отлично понимал, что люди живут иллюзиями, и великий грех разрушать их без надобности.
— Инга Петровна, вы само совершенство! Позвольте поблагодарить ручки, что приготовили нам вкуснейший обед и настоящий, уже чувствую по запаху, кофе. — Кротов чуть коснулся губами ее руки.
— Ох, Савелий Игнатович, бросьте вы. — Она улыбнулась своей спокойной улыбкой и вышла. Максимов отметил, что старомодные манеры Кротова ей нравятся и волнуют своей необычностью, хотя она и пытается это скрыть.
— Максим. — Кротов налил кофе в чашки. — Ох, какой запах! Открою вам тайну, — он посмотрел на дверь, за которой скрылась Инга. — Прежде чем установить, хм, тесные отношения с женщиной, попробуйте кофе, что она сама приготовила. Макияж, туалеты, украшения — это все для себя. Боевая раскраска индейца. А вот кофе — это, дорогой мой, для вас. Напиток тонкий. Требует интуитивного определения пропорций и чувства времени. Алхимический напиток, одним словом. Сделаете, глоток — и сразу все ясно. Если женщине не дана магия любви, выйдет перекипяченная бурда. Мой вам совет, ставьте чашку и бегите, не оглядываясь!
— Учту. — Максимов сделал глоток. Кофе действительно был хорош. Живой, тягучий. За сладким вкусом таилась легкая горчинка. Он закрыл глаза и отчетливо представил руки Инги. — Да, вы правы.
Кротов с довольным видом уселся в кресло, пристроив чашечку на колене.
— Ярового вы сломали надежно? — спросил он без всякого перехода.
— Думаю, да, — кивнул Максимов. — Он сразу же сделал ошибку. Причем осознал это еще в поезде, но почему-то не решился исправить. Ничего не стоило телеграммой вызвать подкрепление. А он почувствовал себя обреченным и безвольно сунул голову в петлю. Последнюю попытку помахать перед Журавлевым стволом я в расчет не беру. Она вполне укладывается в модель.
— И почему же он пошел в капкан?
— Есть такие. Сумма накопленных грехов рано или поздно переваливает критический рубеж, и подобные типы склонны воспринимать крупную неприятность, как кару. Смиряются и покорно лезут на эшафот. Своеобразная форма самоубийства, распространенная среди слабаков.
— Близко к истине. — Кротов внимательно посмотрел на Максимова. — А вы намного старше, чем выглядите. Душа у вас старая. Поверьте, я это хорошо чувствую.
— Может быть. — Максимов сделал глоток и поставил чашку на стол. — Дальше что будет?
— О! С этими кодами, надеюсь, у Ярового не хватит духу их поменять, мы вскроем банк, как консервную банку.
— Я в этих делах ничего не понимаю.
— Думаете, я понимаю? — улыбнулся Кротов. — Я лишь знаю некоторые неизменные принципы, этого достаточно. Знаете, что в первооснове операции лежит банальный плагиат? Только не говорите. Гаврилову, не поймет.
— Обещаю.
— Видите ли… — Кротов налил себе еще кофе. Сделал глоток, как Максимов, закрыв глаза. — М-да. В конце семидесятых было такое шумное дело. Группа молодых людей криминальных наклонностей решила подзаработать. Как всегда бывает в провинции, половина из них (было в деле человек шесть, если не изменяет память) уже отсидела по первому разу, другие только вернулись из армии. Один служил связистом. Кроме передачи военных секретов он регулярно трепался по телефону с телефонистками со всего Союза. Кто-то из этих барышень разболтал ему коды подтверждения почтовых переводов. Дальше было просто. Компания села на машину и принялась объезжать провинциальные городки, регулярно получая переводы. Собрали изрядную по тем временам сумму. Им бы, дуракам, свернуть дело и отправиться в Сочи, но они решили снять последнюю тысячу. На чем и погорели. Их связист остался в родном городке. Сидел у самодельного аппарата в гараже и ждал запроса из очередного по графику города. Но он, сердечный, от нервного перенапряжения ушел в непредвиденный запой — и на последний сеанс связи не вышел. А девочка на почте оказалась умницей. Не получив подтверждения от узла связи отправителя, она предложила молодцам прийти утром, дескать, нет таких денег. Естественно, утром их повязали. А Кулибина взяли в гараже без единого выстрела. Он неделю не просыхал. В себя пришел только в камере. Дурак, еще долго требовал выпустить из этого вытрезвителя.