Угроза вторжения - Страница 45

Максимов побелевшими от напряжения пальцами свернул замок вместе с дужками и осторожно потянул дверь. Мерзко, как ножом по стеклу, заскрипели петли. Момент был решающий, очумевший от темноты пес мог броситься на первого, кто попал в поле зрения.

Дверь дрогнула, слабо хрустнула застарелая ржавчина, и в щель просунулась огромная морда кавказца.

Максимов плавно опустился на одно колено, нож был там, где ему положено — в ножнах на правой лодыжке. В крайнем случае, он знал, рука сама собой выдернет нож из ножен, тело кувырком уйдет в бок, и на месте атаки пса встретит стальное жало. Но думать об этом он себе запретил.

Они встретились глазами. У обоих они были золотисто-зеленые, не отпускающие. Пес не выдержал первым, кашлянул, словно подавился шерстью, и опустил морду.

— Вот так-то лучше, — тихо сказал Максимов. — И запомни: или я главный, или ты — мертвый. А теперь иди, гуляй!

Пес медленно вытащил мощное тело из узкого проема. Постоял, щурясь на свет. Потом с шумом бросился в густые заросли крапивы.

— Концерт окончен, — сказал Максимов так, чтобы услышал Стас. Встал и с облегчением потянулся. — Случай трудный, но жить будет.

— Ну ты, на фиг, отмороженный! — Стас так и стоял, как прилепленный, прижавшись спиной к дому.

— А ты камикадзе недоделанный, — беззлобно огрызнулся Максимов, Начался отходняк: по телу прошла первая волна нервной дрожи, выбив липкую испарину на лбу. — Фу-у!

— Это я-то камикадзе? — Стас напряженно хохотнул. — Ты даешь. Макс! Он бы тебя уделал, как бог черепаху.

Максимов дождался, пока тот пройдет разделявший их десяток шагов, за это время успел задавить отходняк. Уже спокойно, без нерва в голосе сказал:

— Меня только порвал бы немного. А тебе яйца отгрыз бы до самого аппендикса. Сказал же, убери, дурила, ствол! Пес натаскан бросаться на реальную угрозу. Я бы свалился в траву и не трепыхался, а он бы прямиком к тебе рванул. Много бы ты со своей пулялкой успел сделать?

— Хоть попробовал бы, — шмыгнул носом Стас.

— Одна попробовала. Потом тройню нянчила. — Он слегка ткнул парня в плечо. Мышцы у того были зажаты до омертвления. — Ладно, расслабься. Стас. Все путем. Пес от старых хозяев остался? — мимоходом спросил он.

— Ага. Достался вместе с домом, — с готовностью кивнул Стас. — Блин, жил год нормально, а неделю назад крыша и поехала! Приехал Гаврила с друзьями. Дети гор, блин… А пес, прикидываешь, на главного хачика полез! Тот Гавриле потом такой арбуз в зад вкатил! Я уж думал, зарежут шефа на шашлык.

— Мяса в нем мало, — подыграл Максимов, хитро подмигнув. — Ладно, с псом разобрались. Гавриле доложишь, что все будет в норме. Пойдем, покажешь хозяйство.

«Пока хватит. Итого, имеем: первое — до нас Гаврилов тут с кем-то шушукался. Второе: дом — явка старая. Предназначен для длительных переговоров или доводки агентов. Третье — будем грабить банк. Четвертое… — Он стрельнул глазами в окно на втором этаже, где чуть дрогнула занавеска. — Инга везде успевает. Хороший у нас начпрод и нач особого отдела! Не соскучишься».

Глава седьмая. Трудно быть отцом взрослой дочери

Случайности исключены

Москва, сентябрь 1994 года

У Столетова кольнуло под сердцем, когда он увидел стройную фигурку Насти, вынырнувшую из толпы пассажиров. Как всегда в этот час, на Белорусской людской водоворот переполнял вестибюль. Едва он рассасывался, кто вверх — к вокзалу, кто — на переход, как врывался новый поток измочаленных давкой и духотой пассажиров.

«С первых дней в прокуратуре талдычили, что наша работа требует полной самоотдачи, полного растворения в себе. Только тогда она идет, а ты — живешь. Поверил, дурак! Не понял по молодости, что этого же требуют близкие — самоотдачи и полного растворения в них. Только тогда возможно счастье, потому что слиться с другим — это и есть любовь, без которой не жить. — Столетов тяжело вздохнул. — Вот теперь ты умный, да? Старый хрен ты у разбитого корыта! Бывший „важняк“ прокуратуры Союза, бывший муж красавицы-жены. Все, что у тебя было и есть — эта вот сумасбродная пигалица. И уж коли это до тебя дошло, сумей раствориться в дочери, или ты погиб, старый. Попробуй жить ее проблемами, хоть раз в жизни попробуй», — сказал сам себе Столетов.

Настя озиралась по сторонам, отделенная от него стайкой иностранных туристов пенсионного возраста. Гид тыкал зонтиком в потолочные росписи, фарфоровые бабульки с сиреневыми волосами и жердеподобные мужики в клечатых штанах восхищенно цокали языками и щелкали фотоаппаратами.

«Как дети, ей-богу! — подумал Столетов. — Неужели не догадываются, что наше метро уподобилось египетским пирамидам? Ветшающий памятник былого могущества. Вообще-то показательно. У нас в таком возрасте мыкаются на пенсию или сигареты у метро продают. А у них только жить начинают. Разъезжают по всему миру, как по филиалу Национальной галереи. И еще наши спорят, кто выиграл в третьей стадии мировой войны».

— Пап, ну ты даешь! — Настя подлетела и, привстав на цыпочки, чмокнула в щеку едва успевшего подняться Столетова.

— Настюха, что люди подумают!

— А! Очень даже хорошо подумают. Про меня — что не дура и нашла себе спонсора. А про тебя — что, в отличие от избитой истины, и борозды не портишь, и пашешь глубоко. Иначе такую бы не удержал.

— Ох, языкатая ты, в маму, — вздохнул Столетов.

— Зато умная — в папу. — Она потерлась носом о его ухо, и у Столетова от этой сохранившейся у них с детства игры сладко заныло сердце. — Сядем?