Угроза вторжения - Страница 180

180

— И что мне с тобой, красавчик, делать? Шеф послал, да?

— Ага, — кивнул Гаврилов, сообразив, что самое страшное уже позади.

— Сука у тебя шеф. Давай и мы его куда-нибудь пошлем! — Глаза Зои Ивановны вспыхнули огнем оскорбленного чувства материнства.

«А ведь пошлет же, стерва! Один звонок — и Самсонов ловит китайских шпионов где-нибудь в Благовещенске», — подумал Гаврилов и отчаянно замотал головой.

— Как хочешь. Я думала, ты умнее. — Зоя Ивановна сразу же потеряла к нему всякий интерес. Что-то быстро черкнула на клочке бумаги. — Отнесешь в третий цех. Тридцать коробок. Деньги в кассу.

Третий цех оказался полуподвалом, доверху забитым картонными коробками. Гаврилов напряг все знание английского, но большей части надписей разобрать не смог.

— Какие брать-то будешь? — спросила кладовщица, перехватив ошалелый взгляд Гаврилова, блуждающий по штабелям коробок.

— Самые лучшие, — нашелся Гаврилов.

Второй урок последовал сразу же после ноябрьских праздников. Взяли малохольного скрипача-диссидента. Арест был давно согласован, парень продолжал пиликать в филармонии и травить антисоветчину на кухне и не ведал, что только высшие политические соображения — «не давать повода вражеской пропаганде очернить светлый праздник советского народа» — позволили ему посидеть с друзьями за праздничным столом. Самсонов, лично руководивший обыском и проведший первый допрос, вызвал Гаврилова и сказал, смачно, как грузчик после трудового подвига, растягивая папиросу: «Молодой, спать тебе еще рано. Свези клиента в Лефортово».

Именно в тот вечер Гаврилов испытал тот высший пик блаженства, когда на одном вдохе познаешь все тайны бытия. Даже первый опыт узнавания и наслаждения женским телом не шел ни в какое сравнение. Чувство было намного острее, пьянило своей запредельностью.

Всю дорогу он поглядывал в зеркало на зажатого между двумя операми скрипача. При аресте и на допросе он еще более-менее держался, а тут расклеивался с каждой минутой. Гаврилов ждал, что вот-вот из черных навыкате глаз брызнут слезы. Но скрипач только кусал губы. А когда вздрогнули железные ворота Лефортовской тюрьмы и медленно поползли в сторону, открывая проезд машине, Гаврилов как по наитию развернулся на переднем сиденье и заглянул в лицо скрипача. И ошалел.

Оно медленно наливалось мертвенной бледностью. Это уже была маска, на которой еще жили глаза и тонко-тонко, как у птенца, дрожали веки. Не было избалованного поклонницами скрипача, не было любимца семьи и дежурного остряка диссидентских сходок. Был труп с окостеневшим лицом. Прошлое для него уже умерло, а будущего не будет никогда.

«Нет ада и врат, ведущих в него. Нет бездны и геенны огненной. Выдумали это все те, перед кем распахивались железные ворота темниц. Лишь им, умершим на пороге и до конца земных дней так и не воскресшим, людская молва обязана страшными сказками об аде. Только так никто и не понял этих мертвых пророков: ад — он всегда рядом, и врата его всегда открыты». — Мысль, ворвавшаяся в сознание, была настолько чуждой Гаврилову, что он невольно вздрогнул.

И вслед за этим знанием, обжегшим мозг, откуда-то изнутри поднялась теплая, вязкая волна удовольствия, Гаврилов рефлекторно сжал колени, вдруг захотелось рассмеяться, плюнуть в это мертвое лицо. Он не знал, откуда это в нем. Еле сдержался, отвернулся, развалился в кресле и закрыл глаза, пьяный от неведомого ранее чувства превосходства над униженным до последней черты человеком.

Самое странное, что Самсонов в тот вечер не ушел домой, дождался Гаврилова. Вполуха выслушав доклад, он молча кивнул на свободный стул, достал из-под стола початую бутылку коньяка. Гаврилов испуганно оглянулся на дверь. В коридорах управления было непривычно тихо. В кабинете горела только настольная лампа, освещая угол стола с одиноко белеющим листом бумаги.

— Сядь, молодой, не дергайся. — Самсонов небрежно плеснул коньяк в стаканы, повозился в ящике и выложил на стол коробку «Ассорти», тех самых, через унижение добытых Гавриловым. — По твоему очумелому виду я понял, что урок пошел в прок, так? — Гаврилов кивнул. — Я подписал твою характеристику. Работать ты у нас будешь. Больших звезд не гарантирую, но работать ты сможешь. — Он медленно высосал из стакана коричневую влагу, бросил в рот конфету. — Скажи честно, сладко было?

— Да, — кивнул Гаврилов, сразу же поняв, какую невыносимую сладость имеет в виду Самсонов.

— То-то, салага! Теперь я за тебя спокоен. Теперь ты дважды привитый. Как щенок, — хохотнул Самсонов, сверкнув хитрыми кабаньими глазками. По красному одутловатому лицу было ясно, что половину бутылки он высосал в гордом одиночестве. — Можно тебя и на охоту брать, не боясь, что подцепишь какую-нибудь заразу. — Он бросил в рот еще одну конфету. — Жаль, что тебе для первого раза попался этот консерваторский педрила, а не замминистра хотя бы. Вот тогда бы ты еще лучше понял, что от всесильной Зоиванны до дерьма лагерного лишь один шаг. — Он со значением посмотрел на притихшего Гаврилова. — Они жизнь превратили в сплошной праздник. Но праздник, заметь, как ни крути, всегда на нашей улице. На Лубянке. Кстати, с праздником тебя, Гаврилов. — Он чокнулся своим пустым стаканом с еще полным гавриловским. — С днем рождения, опер!

Самсонов оказался прав, через семь лет Гаврилов со злорадством прочитал об аресте директора Елисеевского гастронома. Андропов, придя, наконец-то, к власти, как капитан на тонущем судне, для наведения элементарного порядка приказал показательно вздернуть на рее первого попавшегося. Директора под улюлюканье толпы приговорили к расстрелу. И вообще, недолгое андроповское правление Гаврилов вспоминал как непрекращающийся праздник — один вид красных корочек валил на колени любого.

180