Угроза вторжения - Страница 144

144

Кротов вздрогнул, как будто Максимов прокричал эти слова на всю округу. Мало кто знает о закрытом братстве финансистов, прозванных «гномами» в память о маленьких хранителях сокровищ и кладов. Мало кто рискнет говорить о них вслух.

Лицо Кротова на мгновение сделалось непроницаемым, как у человека, готового головой вниз броситься со скалы навстречу камням и прибою. Он снял с пальца перстень, вложил в ладонь Максимова.

— Если вы тот, о ком я сейчас подумал, эта вещь вам поможет. — Кротов поднял на Максимова измученные глаза. — Если нет — погубит. Гарантирую. Это избавит меня от иллюзий. — Он сошел с крыльца. — И пусть все останется на своих местах.

* * *

Максимов вел машину одной рукой, пальцы второй поглаживали перстень.

Даже на ощупь он был настоящим. Платина с золотой печаткой, старинная, мастерская работа. Но дело было даже не в этом. От перстня исходила аура власти, невидимой и безоговорочной. Не один человек зарядил его своей неукротимой энергией, нечеловеческой силой отдавать приказы и способностью как должное воспринимать их выполнение.

Последнюю фразу Кротова Максимов разгадал легко. А пароль, выгравированный на внутренней стороне перстня, никак не давался, Максимов знал многое о магических свойствах и власти, даруемой носящим подобные перстни. Но без пароля перстень был подобен пистолету без патронов — бесполезная игрушка, способная накликать неприятности. Не зная пароля, надевать подобные перстни не рекомендовалось. Профанов, претендующих на власть, тайные общества ликвидируют быстро и беспощадно.

Он сбавил скорость, плавно ушел в правый ряд и остановил «Волгу» у обочины. Еще раз посмотрел на буквы, выгравированные на перстне, закрыл глаза и постарался забыть обо всем…

* * *

Оперативники Гаврилова, наблюдавшие за неожиданно остановившейся «Волгой», облегченно вздохнули, когда она, простояв пять минут у обочины, рванулась с места и понеслась по Кутузовскому проспекту к Центру.

Глава тридцать четвертая. Невидимые правители

Цель оправдывает средства

Всякий раз, оказываясь в этом кабинете, Ашкенази ловил себя на мысли, что время здесь прекращает свой безумный бег. За окнами могло происходить все, что только может произойти в этой потерявшей себя стране, но за плотными шторами, гасящими гул оживленной улицы, всегда царили покой и полумрак, едва размытый неяркой настольной лампой. Как гласила легенда, когда-то давно известная оперная Дива, не устояв перед хозяином кабинета, набросила на абажур свою шаль. Что произошло потом, какие клятвы и признания были произнесены в волнующем полумраке, окутавшем стены, не знал никто. Звезда оперы канула в небытие вечной магаданской ночи, а хозяин никому своих тайн не раскрывал. Осталась лишь шаль, навсегда укрывшая бронзового амура, держащего в руках горящий шар лампы.

Соломон Исаевич редко покидал свое убежище в глубине огромного театра, где, сколько помнил Ашкенази, работал администратором. Он пережил многих: безвозвратно теряли голос истеричные примадонны, спивались герои-любовники, со скандалом снимали режиссеров, уходили в бомжи художники, не выдержавшие интриг, а Соломон Исаевич оставался администратором. Его даже не коснулась карающая длань Минкульта, когда среди молодой поросли артистов пошла мода не возвращаться с зарубежных гастролей. Он жил тихо и незаметно, знал обо всем происходящем в театре и вокруг него, но предпочитал не вмешиваться. Истеричная закулисная жизнь, казалось, умирала на пороге его кабинета. Здесь был оазис тишины, неспешных разговоров, тонких намеков и многозначительного молчания.

«Я любопытный, поэтому должен жить долго. Хочется, знаете ли, узнать, чем же это все кончится», — говорил он самым непоседливым, пряча в умных глазах улыбку. И он, действительно, казался человеком вне времени. Лишь благородная седина и тонкая сеточка морщин вокруг глаз говорили, что Соломон Исаевич далеко не молод. Но аристократичность манер и гордая осанка до сих пор волновали дам, щедро одариваемых контрамарками на премьерные спектакли. Как шептали злые языки, Соломон Исаевич для сохранения здоровья до сих пор пользуется услугами молодых дарований из хореографического училища при театре. Слухи лишь укрепляли авторитет нестареющего бессменного администратора. Он знал свое место под солнцем, обустроил и обнес его незримой стеной полумрака и тишины и, само собой, имел право пользоваться некоторыми привилегиями хранителя очага искусства и храма красоты.

Но почему же тогда при приближении этого благообразного пожилого мужчины мелко дрожали драгоценности на пышных бюстах мамаш, выведших подросшую молодежь на новогоднюю елку в Колонный зал? Почему папаши стискивали влажные ручонки чад и вытягивались, как ефрейторы на строевом смотре? Потому что Соломон Исаевич был Администратором.

Ежегодно, фланируя в суете Колонного зала, он как заботливый садовник осматривал едва распустившиеся цветы. Его наметанному глазу достаточно было секунды, чтобы, сопоставив ребенка и напряженных, как на семейном фото, родителей, вынести решение: вести или нет. Забракованных, несших явные признаки вырождения или происходивших из семей, скомпрометировавших себя недостойным поведением, оставлял на откуп случая. У достойных, — а в ребенке, как в щенке, сразу видны порода и будущая стать, — случайностей быть не должно. Тот, кто способен далеко пойти и подняться высоко, должен достичь ему предназначенного. Но что останется от него, истрепанного в драках за свое с безродными и нечистыми, вообразившими, что им что-то полагается в этой жизни сверх отпущенного и предначертанного? Нет, его обязательно нужно поддерживать, вести по этой жестокой жизни.

144